Перебирая в памяти прожитые годы, невольно думаю: было и радостное и грустное, печаль и невзгоды, хорошее и плохое...

Я родилась в многодетной семье. Маме было 36 лет, и у неё на руках перед войной было уже пятеро детей. Жили мы на ул. Карла Либкнехта.

В первые дни войны отца призвали в Красную Армию. Над Людиновом стали летать вражеские самолёты и сбрасывать бомбы. Нам было очень страшно. Спали одетыми, чтобы успеть выбежать во время тревоги. Её часто объявляли по утрам. Мама будила нас и говорила:

- Детки, тревога! Поднимайтесь быстрее, бежим в бункер прятаться!

Мы жили недалеко от нынешнего музея, а бункер был оборудован под горкой. И мы, ещё полусонные, бежали в укрытие на берег озера и пережидали очередной налёт фашистских самолётов или бомбёжку. Вместе с нами там укрывались наши соседи, жители ближайших улиц.

Среди людиновцев находились и такие, кто был рад оккупантам.

Как-то в начале 1941-го наш отец повздорил со Степаном Звонцовым. Рыбаки никак не могли поделить улов, и у них возник спор. Этот Звонцов пригрозил отцу:

- Начнись война, я всю твою семью уничтожу!

В Людинове перед войной была создана рыбачья артель, и мой отец был её членом. Рыбу сдавали; так что кормили рыбаки не только свои семьи, но и город.

С первых же дней войны в военкомат потянулись мужчины. Они уходили на фронт. Среди них был и наш отец, Иван Калин.

От отца пришло письмо, в котором он писал: "...Валя, будет эвакуация - бросай всё, бери детей и уезжай. Живы будем - всё наживём. Разобьём фрицев и я вернусь..."

С заводов начали отправлять оборудование. На платформы грузили станки, инструменты. В тыл отправляли лучших мастеров, бригадиров, инженеров, рабочих. Отъезжающие знали, что по прибытии на место им предстоит в кратчайший срок начать выпуск военной продукции.

Жители города тоже уезжали. Стали готовиться и мы к отъезду. С собой взяли самое необходимое. Оставшиеся вещи упаковали и спрятали под печку. Старшему брату Анатолию было около 10 лет, Вячеславу - около семи, мне в ту пору 4 года исполнилось, Маргарите - 2 года и младшенькая Лариса, она родилась в 1941г. Старшему Толику мать котомку дала, он её за спину закинул, за руку взял Маргариту, я за Вячеслава держалась.

Взгромоздив на спину свою ношу, мать перекрестилась, взяла на руки Ларису, и мы покинули дом.

На улице встретились с соседями. Они тоже уезжали. Кто к родственникам направлялся, кто в неизвестные места. Ехали мы на открытых платформах. Сидели на соломе, прижавшись друг к другу. Осенние дни становились всё холоднее. Особенно мёрзли по ночам. В пути были многочисленные пересадки.

Прибыли мы в Тамбовскую область и поселились в Ижаевском районе в дер. Кордюки. Жили на кухне у одинокой женщины лет шестидесяти. Дом был большой и холодный. Спали на полу на соломе, не раздеваясь. Озябнув, забирались по очереди на печь погреться.

У хозяйки была корова. Когда наступили сильные холода, тётя Маша завела корову перед отёлом на кухню, где она находилась и во время отёла. В угол поставила бочку; в неё бросала очистки от картошки, кожуру от варёной свёклы, хлебные корки.

Еду себе она готовила на кухне: пекла блины, варила кашу и суп, но нас, детей, никогда не угощала. Сваренную еду уносила на свою половину. Как только за ней закрывалась дверь, мы с братьями окружали эту бочку и вынимали очистки и корки, предназначенные коровке. Но стоило услышать приближавшиеся к двери хозяйкины шаги, как тут же бежали в свой угол. Недоеденную кашу она выносила на улицу. Стоя на крыльце, подзывала собаку Буяна и кормила остатками своего обеда. Хозяйка была властная и самолюбивая, нас ни разу ничем не угостила, хотя видела наши голодные глаза.

Оставив нас в доме, мать уходила побираться в соседние деревни. Жили люди бедно, но делились последним. Бедные были намного добрее богатых. Кто лапши даст, кто соли, кто кружечку крупы, кто блинчик. А мы с нетерпением ждали её возвращения и не отводили глаз от двери - вот сейчас она откроется, войдёт мама и даст нам еды... Весной вместе с другими деревенскими и эвакуированными ребятишками ходили по колхозным полям в поисках картошки. После зимовки под снегом клубни гнили, но мы им были рады, знали, что дома их помоют и нажарят оладушки. Сейчас бы дети такие есть не стали, а тогда в горячем виде они нам даже вкусными казались.

По весне мать начала работать в колхозе, где трудились все взрослые: местные и эвакуированные. Мы были предоставлены сами себе. Нас, младших, хотели усыновить. Не один раз маму уговаривали отдать девочек на воспитание, потому что видели, как ей, бедняжке, с нами трудно, но она всякий раз отвечала:

- Муж домой с победой вернётся, спросит, где дети, а я ему отвечу, что всех раздала? Нет, пусть уж холодные и голодные, но со мной останутся. А отец писал в письмах: "Береги детей, жена, скоро война закончится..." И всё-таки нас определили в детский дом. Вячеславу жизнь в детдоме не понравилась, и он сбежал. Шла война. Продуктов не хватало, ведь в первую очередь снабжали солдат, воевавших с врагом. На обед варили какой-нибудь жиденький супчик, мы его баландой называли. Есть всё время хотели и мечтали о том дне, когда вволю хлебушка поедим...

Когда узнали об освобождении Людинова от фашистских захватчиков, засобирались домой. Уезжали вместе с соседями. Мать забрала нас из детского дома. Снова добирались в товарных вагонах, с пересадками.

И вот мы прибыли в Людиново. Город имел мрачный вид. Всюду на месте пожарищ торчали печные трубы. Большая часть домов была сожжена. У нас защемило сердце. Но наш дом оказался цел, только внутри всё было разграблено. Тяжело было в первое время: ни еды, ни денег, ни дров... За валежником ходили в лес, его ещё надо было найти под снегом.

Матери назначили пенсию 32 рубля. На рынке всё было, но стоило дорого.

Мы ходили в школу, занятия велись в две смены. У нас с сестрой на двоих была пара обуви и пальтишко, выделенные гороно. Одна придёт из школы, разденется, другая всё это на себя наденет и идёт в школу. Хорошо, что школа, которая за стадионом, находилась недалеко от нашего дома. Так пережили первую зиму.

Понемножку стали обживаться. Но постоянно хотелось есть. В школу часто уходили голодные. Иногда мама раздобудет где-нибудь денег, сходит на рынок, купит картошки, сварит и принесёт в школу, а мы ею подкрепимся на перемене. Ещё она колобки делала из толчёной картошки. Нам они казались очень вкусными. И хлеба по кусочку давала.

Мама устроилась на работу в техникум уборщицей. Весной посадили огород. Жизнь постепенно налаживалась. Но не было такого дня или вечера, чтобы мы не прислушивались к скрипу калитки: всё время ждали с фронта отца. Чуть стукнет щеколда, а мы вскакиваем с криком: "Папка вернулся!" и бежим к дверям. А мама тихонько нас успокаивала: "Это вам показалось..."

Уже фронтовики стали возвращаться после окончания войны, а от нашего отца не было известий. Его последнее письмо, полученное, наверное, в 1943 году, мама постоянно перечитывала и плакала. Нам её было жалко. По своему детскому недомыслию мы решили, что причина её слёз кроется в папиных письмах и бросили их в печку, когда мамы не было дома. Не понимали, насколько они ценны для неё. Ведь она жила их строчками, в письмах черпала силы, мысленно разговаривала со своим дорогим и любимым мужем. А мы письма сожгли, чтобы маминых слёз не видеть...

Как были счастливы те, кто дождался своих отцов! Их кормильцы вернулись с войны, и у них в домах появился достаток. Мы хотели помочь маме, поэтому нанимались в помощники к соседям. Кому картошку окучим, кому травы накосим, кому бельё сходим прополощем в проруби. Вода холодная, руки замёрзнут - сунешь их под мышки, чуть отогреешь и опять полощешь. Нас кто молочком напоит, кто огурчик даст с хлебушком, кто картошечкой угостит. Денег-то у людей не было, а мы и тому были рады, чем с нами хозяева делились. Я 7 классов окончила, а на работу не брали (была несовершеннолетней), вот и ходила по дворам и предлагала свои услуги.

Один из наших земляков, вернувшийся с войны, рассказал маме, что с отцом вместе воевал. После одного боя они попали в плен. Где это произошло, я не запомнила. Втроём они сбежали из лагеря. Долго пробирались к своим. Но наш отец был болен и постоянно отставал, не мог быстро идти. Чувствуя, что задерживает своих товарищей, сказал:

- Идите, а то из-за меня погибнете. Спасайтесь сами, а я как-нибудь...

Когда я стала постарше и уже трудилась, много писала в разные инстанции, разыскивая отца. Ответ отовсюду приходил отрицательный. Когда ездила на экскурсии, всегда посещала места захоронений погибших воинов, искала в списках фамилию отца, но тоже не находила.

Однажды в книге про войну увидела его фамилию. Сходились и имя, и отчество. Написала письмо автору книги, но это оказался не наш отец... Так и сгинул наш Иван Тимофеевич Калин на одной из военных дорог в безвестности. Неизвестно, в какой стороне покоятся его косточки - в Германии, Польше или в Чехословакии...

Но фамилия папы занесена в списки погибших в годы Великой Отечественной войны, которые мы можем прочесть на мемориальной стене на площади Победы. Это стена плача - мы вот уже более 70 лет оплакиваем тех, кто отдал свою жизнь за Родину. Это и стена Славы - все наши отцы, братья, мужья, внесённые в длинный многотысячный список, сделали всё, чтобы приблизить долгожданный час Победы. Все они ушли в бессмертие, ибо герои не умирают. Я люблю свой город. Он с каждым днём становится всё краше. Когда мне грустно и печаль наполняет мою душу, иду на улицу моего детства, гуляю по набережной и подхожу к дереву, которому уже больше ста лет. Ведь деревья живут дольше людей и являются свидетелями многих событий. Обнимаю его морщинистый ствол и мысленно с ним разговариваю. Постепенно моя грусть проходит, и успокоенная ухожу домой.

Люблю наше великолепное озеро Ломпадь. Мы выросли на его берегу. Каждое лето купались в ласковой чистой воде, заходя по горлышко в воду по мягкому песочку. Придёшь утром на берег, глянешь вокруг - весь песок в дорожках. Это ночью выбираются на берег из воды и прокладывают свои ходы земноводные обитатели.

На жёлтом песочке тут и там видишь ракушки. Насобираешь полведра, принесёшь домой, откроешь их створки и содержимое зажаришь на сковородке. Получалась хорошая замена яичнице. И это было нашей едой в летнее время.

После войны ещё тут и там сохранялись какое-то время окопы. Мы в них забирались, играя в прятки.

В 18 лет я устроилась на работу в АХО. Сажала цветы, поливала и полола их. Потом меня приняли на завод на электродный участок. Там освоила все операции, работая дробильщицей, обмазчицей, прокальщицей. Заработала "горячий" стаж. После закрытия участка перешла в ремонтно-механический цех и стала заряжать аккумуляторы для тепловозов. Работала на совесть. Я - ветеран завода, ветеран труда, имею поощрения от администрации предприятия.

Сложилась и личная жизнь. Мой муж, Иван Моисеевич Лазаренков, работал токарем сначала на ЛТЗ, а потом на агрегатном заводе, куда перешёл, чтобы получить квартиру. Вот уже 9 лет, как его не стало. У нас с ним две дочери. Старшая, Юлия, окончила педагогическое училище и живёт в Людинове. Замужем, растит сына, который учится к техникуме. Младшая, Ирина, училась в брянском институте. Вышла замуж за сокурсника и осталась в Брянске, где они оба трудятся.

Наша мама, Варвара Логвиновна, скончалась в 1974 году, на 30 лет пережив свою младшую дочь. Лариса умерла вскоре после возвращения из эвакуации. Ушёл из жизни и брат Вячеслав. Он жил в Калининграде и служил в пароходстве.

Сестра Маргарита живёт в Белых Берегах Брянской области. Брат Анатолий был хорошим слесарем на заводе. Его жена Зоя - музыкальный работник. Дирижировала хором, преподавала в музыкальной школе. Они воспитали сына и двух дочерей.

Каждого ведёт по жизни своя путеводная звезда. Много звёзд на небе, и среди них ярко льют свой серебряный свет души погибших за Родину, чтобы жизнь у всех живущих была светлой и безоблачной. И пока их дети, внуки и правнуки ходят по земле, политой кровью отцов и дедов, память о героических защитниках будет жить в сердцах поколений.