Не раз самому себе я старался объяснить, в чём эта носовская нота - то пугающая сизой далью, то звенящая на морозном воздухе топорами по застывшим неподдающимся чуркам дров (в деревне-то доживают свой век одни старики), то ещё в давние года, когда я первый раз ступил на эту землю. А прошло с тех пор почти сорок лет. Так вот, сколь ни бился, ни старался - чувствовал: это почти невозможно. Хотя, признаться, связана эта самая нота, конечно, с деревенской жизнью и со стариками, чьи рассказы, создавая трудно передаваемое ощущение жизни простых, искренних и по-детски доверчивых людей, так пропитаны, что продолжают тревожить и удивлять, как и много лет назад. И я снова еду в Носовку, как к себе домой, в деревню, оставленную однажды в далёкой отсюда Нижегородской области…

На вид Николай Петрович Старнов оказался старше, чем я представлял, чем знал по немногим фотографиям, хранившимся в архиве редакции, хотя ему уже идёт 84-й год. И как-то он крепче, шире, ниже. Лицо сильно было испещрено крупными морщинами, но больше всего запомнилась его сильная глухота. Выглядел он сбитым, характерным и уж как-то сильно узнаваемым. В лице так и сквозило что-то народное, до боли знакомое, словно эти черты много-много раз встречались в лицах случайных попутчиков или в давних твоих знакомых. Говорил, а больше кричал, произнося людиновским говорком слова чуть нараспев. И когда я сам прожил в этих краях почти сорок лет, говор этот казался настолько близким и понятным, как будто в нём была зашифрована вся моя людиновская жизнь. Одет был Пётр Николаевич в брюки в полоску и в тельняшку, что придавало ему особенно домашний вид. Уж потом я узнал, что его старший сын Николай служил в Морфлоте, и тельняшки ему достались от него.

Разговорить его было не трудно, заводился, как верёвочкой, из первых слов о жизни в деревне, старине пошёл: естественно, искренне, на ходу где-то, может, и чуточку присочиняя, но всё это было по-доброму. И видно, что для Петра Николаевича - это было очень важно, в этом вся его жизнь заключалась…

- И вообще, не пора ли нам задуматься о том, как дальше жить и чем заниматься в деревне, - произносит Старнов. - Уезжать в город или налаживать жизнь у себя дома? Думается, второе намного правильнее, и задачи здесь гораздо шире, чем просто об этом впустую говорить. Я бы выразил это короче: "Мы сделали эту жизнь на деревне своими руками и мы за неё отвечаем, и мы можем рассказывать о ней другим людям, и мы гордимся тем, что живём в деревне…"

Тут в разговор неожиданно вступает Зинаида Григорьевна, жена Петра Николаевича. Вместе они живут - скоро 60 лет сравняется. Троих детей вырастили, внуки есть, правнуки. Зинаида Григорьевна, как и муж , местная, эта земля для них одна-разъединственная, до кровинушки родная. На здешнем погосте похоронены их родители.

- Когда шла война, по улицам деревни ходили полицаи, - начала потихоньку рассказывать Зинаида Григорьевна. - Мой отец был коммунистом. До войны работал председателем сельсовета, а с началом войны отца командировали в Сызрань на военный завод. Там он и умер в 1942 году. Нашу семью хотели фашисты расстрелять. Однажды, ночью нас заперли в сарай… Но на счастье в деревню вошли красноармейцы. И нас освободили.

И вспомнилось, как-то однажды вместе с депутатом сельской думы Любовью Васильевной Евменовой пришлось по делам быть в Носовке. Зашли домой к Старновым. Зинаида Григорьевна топчется валенками по сугробу (наша встреча была зимой) и, увлекаясь, от волнения переходит на какой-то свой и только одной ей понятный диалект.

- Раньше-то у нас было развеселей, не то, что тепереча. В деревне-то, покликай - никто не отзовётся. Под гору всё катится, - призывает в свидетели Любовь Васильевну, которая согласно кивает, улыбается и дополняет речь Старновой короткими образными фразами.

А мы стоим на окраине деревни Носовка, возле дома Старновой. Зинаида Григорьевна более сорока лет проработала в местном сельхозпредприятии телятницей, дояркой. Потом, почувствовав тяжесть возраста и дремавшие до времени болезни, перешла работать в бригаду, ей тогда предложили дело полегче… Так что Старнова ушла на пенсию больше "по бумагам". Да и дома всегда с мужем держали большое хозяйство: коров, телят, овец, поросят. И вот уже сейчас, когда ей за 80 лет, на дворе козочки, куры да две собаки.

- Таких женщин-тружениц, как наша тётя Зина, на Игнатовской земле, может, и немало, - горячо говорит Любовь Васильевна Евменова, - но она среди всех тружениц первой будет. Ветеранская гвардия! Очень у нас её любят…

Зинаида Григорьевна тогда ненадолго ушла в избу и не слышала похвалы депутата. В пушистой серой шали она снова перед нами. В руках несколько медалей (вот зачем уходила) - решила нам их показать. Просим Евменову прикрепить их Зинаиде Григорьевне на кофту.

Тогда этот момент и запечатлел наш фотокор газеты. Зинаида Григорьевна на фоне белизны снега и своей старой -престарой избы выглядит немного усталой, грустной. Да как иначе: трудилась-то она всю жизнь телятницей, дояркой, труд не из лёгких, вот и держит сейчас в голове всю "бухгалтерию" тяжёлой ноши животновода за многие-многие годы…

По пути скажем, что и Петр Николаевич без малого протрудился 50 лет. Долгие годы был мастером производственного обучения в профтехучилище, трудился бригадиром на стройке, последние годы до самого ухода на пенсию работал мастером на тепловозостроительном заводе.

Прощаясь, Зинаида Григорьевна нам с сельским депутатом скажет:

- С огоньком работали. Когда дома всё в порядке и ребятишки здоровы, с удовольствием домой возвращаешься после трудового дня. Мне повезло с мужем: и за детьми присматривал, и по хозяйству помогал, и работать успевал. Да и сейчас все домашние заботы на нём. Под старость и чувства крепче…

И сейчас вот, как и всегда, сколько лет знаю этих людей. Повторяю, их отличает исключительная доброта. От них и от их жизни веет чем-то тёплым, весёлым, счастливым. Они не противопоставляли деревню семье, потому как всю жизнь живут в деревне - всё у них под боком: огород, козы, куры… Живут, где родились, и родители когда-то жили рядом, и семья с ними была. И они сами дорогие друг для друга люди, всегда вместе, рядом.

Не раз спрашивал себя, а потом понял: неправильно я поначалу думал. Просто именно об этих людях перво-наперво и хотелось писать. Добрые, с открытыми душами люди. Никаких на будущее особенных планов они не строят, а вот прожить хотелось с людьми. И за жизнь свою не трясутся, не умеют. Слышу, Петр Николаевич обращается ко мне: "Напиши, Фёдорыч, что-нибудь про моего сына Александра, летом он к нам приедет, на Украине, в Харькове живёт, на тракторном заводе работает. Слывёт хорошим мастером своего дела…"

И произнёс он эти слова скромно, тихо. Я же понял, что таким людям как-то стыдно привлекать внимание к себе, суетиться… Кто-то в этом может увидеть "темноту", я же - высшую гордость, способность принять судьбу, какая она есть. На войне такие гибли, в огонь лезли, отдавали жизнь за других. Скажу, не судить их надо, а учиться главному -умению себя не жалеть.

Долго в ту последнюю нашу встречу беседовали мы со Старновыми. Говорили про бывший совхоз, где когда-то худо-бедно, а работа была, выясняли, почему сегодня пришла деревня в упадок и почему раньше жизнь лучше была поставлена, и так ли это по правде, и верить ли старикам, у которых в старину, только не улыбайтесь, и вода мокрее была. Горячо обсуждали нашу деревенскую жизнь, которая, несмотря на всё богатство природы, никак не ладится добром, и про пот, и про мозоли, а потом как-то само собой разговор дошёл до такого накала, что слов говорилось мало, но все важные, и глаза при этом как-то горели - это надо было видеть. И слушали мы друг друга очень внимательно, уважительно. Я заговорил, что, мол, знаете, Петр Николаевич, Зинаида Григорьевна, чувствую, что должен я обо всём этом написать. А Пётр Николаевич вдруг прервал меня и сказал отчётливо, каждое слово вывел по слогам: "Не должен - о-бя-зан".

А ещё он что-то скажет о работе в газете (я был не удивлён, что он и здесь многое знает и во многом прав). Я с ним согласился. И что надо беречь читателя смолоду и не роптать - мал золотник, да дорог, тоже с этим согласился. А золотник у каждого свой, может быть, для меня, об этом напомнила Зинаида Григорьевна, это как раз те сегодняшние учащиеся техникума… Если, конечно, скажешь про них что-то такое, найдёшь нужные и единственные слова, чтобы они надолго их запомнили… Единственные, нужные, добрые слова - как порой трудно их найти… Но зато какое счастье! Его уже никогда не забудешь и ни на что не променяешь.

Что сказать Пётру Николаевичу, который каждое утро вот уже тридцать лет подряд спешит к водонапорной башне (не забудет летом обкосить траву вокруг неё, чистоту навести), которая когда-то исправно служила здешней животноводческой ферме. Здесь уже давно ничего нет, всё заросло крапивой и кустарником, а сейчас - аисты облюбовали это место под гнездо: "Родными они стали всей нашей деревне. Каждую весну ждём не дождёмся дорогих аистов…" - скажет с грустью в глазах Старнов, который вместе с Зинаидой Григорьевной остаются на этой носовской земле... "Любите Бога… Бог есть… И самое главное, чтобы в душе Храм был… построен…"